Версия для печати

(ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ)

К девяти-десяти годам мне стали тесны деревенские родные границы - поманило за ее пределы, а что же там… Родители не препятствовали мне в познаниях, а даже, наоборот, способствовали сами поездкам по родственникам, начиная с близживущих, а позже и далее…
Тогда-то я впервые осознал, что значит тоска по родным, по своей малой родине, по сверстникам-друзьям. После одной такой отлучки, длившейся наверняка не больше недели, не успев ступить на родной порог, я отправился искать однокашников. Во-первых, соскучился, во-вторых, надо же было похвастать увиденным, расспросить, что нового произошло у них за время моего отсутствия.
Деревня в это время года жила сенокосными заботами. Поэтому и сверстники в основном были заняты возле родителей: кто-то начинал пытать литовку, кто-то рядом стерег люльки с младшими братишками, а кое-кому выпадала удача оставаться дома, сторожа стайки утят, гусят, при огороде, кухне, зато в любое время можно сорваться на речку!

Многих своих одноклассников дома я не застал и, удрученный, возвращаясь, свернул на проулочек, где жили сестры-погодки Нурсина и Гульсина, красавицы-насмешницы и большие озорницы. Обычно я остерегался их острых языков и почти до взросленья не мог общаться с ними на равных, по-дружески. А может, и оттого, что где-то в груди и влюбленность к ним таилась, уж очень они были красивы, каждая по-своему. И большими фантазерками насчет розыгрышей, даже взрослых не остерегались обмишулить.
Только я стал подниматься на крыльцо, вдруг слышу, узнаю голоса, завизжали сестры в два голоса. Постучался в дверь, визг повторился еще громче, вроде не нарочито испуганный, а страха и ужаса полный. Тяну дверь за ручку, она не поддается. Самого страх за жуть берет уже, что же там такое приключилось средь бела дня - солнце по темечку клюет еще. Несмело кашлянул, говорю, откройте, чего там затворничаете, я же это…
Через мгновенье на окне возле двери раздвигается занавеска, показываются два знакомых личика. Отворяют. Сами кажутся бледными, дрожат мелкой дрожью, чуть что, в рев готовы. Что случилось-то, пытаю, и самого страх обволакивает - в доме окна занавешены, темно после уличного света.
Постепенно, приходя в себя, девчата рассказывают мне историю, которая, по их словам, случилась с ними вот-вот только что, до моего к ним стука. Потому и визжали в испуге, думая, что снова убырлы к ним вернулась, колдунья, баба-яга то есть.
Успокоившись окончательно, они наперебой стали рассказывать мне о недавнем, будто, ее визите к ним. Будто кто-то сперва так же постучался, но в окно у двери. Как сестрам показалось, будто необычайно тихим был стук, но четким и настойчивым, таким, что девчата сразу как-то насторожились. Прервали свои девчоночьи игры, подошли, глянули, кто это к ним, а за окном незнакомая старуха сидит. Именно сидит будто бы, хотя не было там у них никаких табуреток, чурбаков, даже полена - лето же на дворе. Они молча переглянулись меж собой, спрашивают, мол, кто такая, чего надо. А старуха, будто губами не шевелит даже, но девчата слышат режущее слух ее шипенье: "Дайте воды, воды мне!" - настойчиво просит чужой голос. Сестры отвечают: "Родители не велели никому открывать. Вода у нас в сенях, в кадушке, там же ковш, пейте, сколько хотите…". На что старуха не реагирует, снова о своем шипит: "Дайте воды! Вынесите мне воды!" Всерьез напуганные, девчата пятятся назад, а та продолжает: "Воды мне…". У самой лицо белеет, как мел, глаза бегают, вот-вот выскочат. "Уходи, ты чужая, мы тебя не знаем, сейчас родители вернутся, плохо будет!" - кричат в страхе мои однокашники. Старуха не унимается, шипенье ее все проникновенней, кажется, заполняет все стены в доме, и он как бы шататься начинает: "Дайте воды, иначе пожалеете. Воды мне!" Теперь у нее и волосы на голове побелели и зашевелились, колыхаются как черви. Тут и платье у старухи замерцало всеми цветами радуги, на глазах меняется от светлого к мрачно-темным тонам, а сама ведьма закачалась вправо-влево, словно взлететь готовится. И тут, замечают девчонки, лицо у непрошеной гостьи, только что белое, бледное, стало чернеть мрачнее ночи. Глазами завращала, руками пытается выдавить стекло оконное и достать девчат. Сестры забились в постель: "Папа, мама, спасите!" - кричат. Сами чувствуют, будто кровать под ними закачалась, а может, и весь дом уже...
И вдруг все успокоилось. Убырлы растворилась. Следом они услышали шаги по крыльцу. Как заведенные, занавесили все окна, притаились, ожидая, что старуха кого-нибудь еще себе на помощь ведет...
Но то были мои шаги.
Некоторое время я молча переваривал все услышанное, не зная, с чего начать, как успокоить подруг своих. Хотя отлично понимал, что сестры - те еще артистки, и не на такое способны. Им ничего не стоило мастерски обыграть заранее сочиненную небылицу. Эту историю они наверняка давно обговорили-отрепетировали, хотя бы словесно, как будут действовать в случае неожиданного визита к ним какого-нибудь деревенского простака или подруг-соседок...
бЛадно, думаю, пусть считают, что я поверил. Нет, надо сознаться, сперва жуть проняла, сердчишко чуть в пятки не ушло. Но, погодя, отошел, подумал, тоже ведь не лыком шит, и мы врать без ученья горазды. Конечно, верю, заверил я подружек-сестричек, чего не бывает на свете. Мухамед-одноклассник, как-то ночуя у меня, рассказывал, как в конюшне колхозной гоночно-ездового жеребца Буяна за зиму загонял по ночам неведомо кто. Приходит утром его отец-конюх, а жеребец стоит, дрожит мелкой дрожью. Похудал, истощал за зиму и весну настолько, что на сабантуйские гонки стыдно было колхозу не то чтобы выставлять, а и просто показывать его. Кожа да кости остались. Да, да, кивают на это сестры, дескать, помним.
И я смело продолжил свою историю, тут же нафантазированную. Все краски собрал для убедительности. Якобы, боялся кому-либо открывать, думая, что на смех поднимут. Раз с вами, стелю, тут такое приключилось, то вы меня поймете, как никто.
- Конечно, конечно, рассказывай! - нетерпеливо теребят сестры.
Мне того и надо. Вот, дескать, возвращаюсь нынче домой. Пеший. Погода солнечная, аж глаза сами жмурятся. Вдруг вижу - на дороге змея. И смотрит на меня. Гадюками в наших урманных краях никого не удивишь. Но эта змея была белая, и крупная!
- Белая!? - удивленно воскликнули мои подружки.
- Именно белая! - твержу.
Проняло! И дальше травлю. Дескать, не знаю, как вы, а я нынче за зиму все библиотечные сказки проглотил, поэтому сразу вспомнил, что белой бывает змея-вождь. А вождей надобно почитать. Я вспомнил, как поступали герои сказок-то! Вынул свой носовой платок (мне его родители сунули перед отъездом к родным, вот он), о котором я и не вспоминал до этого свидания, а тут на ум пришло - постелил его перед змеей... Дальнейшее произошло точь в точь, как в сказках рассказывается: змея вползла на платок и будто растворилась, сделалась невидимой - белая на белом. Я глазами хлоп-хлоп, смотрю, уже через дорогу уползает... змея... черная... А на платочке моем, вижу, четкая надпись проглядывается: "Благодарю тебя, юный джигит! Дарю тебе волшебных два желания. Встряхни платком, и все исполнится!"
Сестры рты пораскрыли, верят и не верят моим россказням почище чем у них-то. Сами вытянули шеи, интерес берет, и уличить во лжи не смеют, ведь я же им поверил! А я сам уже теряюсь, как завершить. Но они дергают, что же дальше-то было?
Говорю, надписи испарились, платок я робко поднял, встряхнул, чтоб с пылью дорожной не сунуть в карман. Только сделал это, вдруг сзади подъехал грузовик. Я как раз хотел бежать отсюда, и на тебе. Грузовик остановился возле меня, я сел и вмиг доехал домой. Вот вся история.
- А второе желание? - бдительно напоминают мои собеседницы.
- Не помню, взмахивал ли я еще платком, но ничего такого не могу придумать, чтоб пожелать на всю жизнь. Ведь нельзя же попусту тратить волшебную энергию...
Сестры оживились, стали предлагать свои советы, чего б такого я мог пожелать. Ни на один я не соглашался, не желая размениваться по мелочам. Но уломали, настырные. Сказал им, что мое желание такое, что может исполниться лишь через много-много лет, может даже к старости.
- Какое, какое? - почти умоляли в один голос Hyp и Гульсина.
Напуская важности, дескать, вслух нельзя произносить, я вынул платок. А они как кинутся, давай да давай, посмотрим, что за платок-то. Каким был, таким и оставался мой платочек. Они предлагают, давай вместе взмахнем, попросим каждый о своем. Вы что, говорю, важничая, такого быть не может. К каждому своя белая змея должна придти... И взмахнул, и попросил мысленно, чтобы сбылось мое заветное, хотя б через сорок лет...
Позабыв свой обет и о своем розыгрыше, через неделю сестры разнесли по деревне слух о большом вранье моем. В тех сплетнях об их собственных выдумках речи не было. Так как у меня свидетель отсутствовал, я предстал главным вральщиком деревни. Лишь одногодки да младшие в лицо могли обзывать меня фантазером. А за глаза или в случае ссор я снова был лжецом, вракой, о чем бы ни рассказывал...
А белая змея была на дороге моей!
Во снах своих детских цветных много лет я видел ее не раз. И каждый раз повторялась та самая история с платком. И всякий раз я твердил свою главную жизненную просьбу: исполни, шахиня-змея, хоть через сорок лет!
Наверное, оправдал я свое детское прозвище-кличку. Вот и предлагаю в этой книжке плод своих выдумок и фантазий. Здесь нет ни одной реальной истории. Поэтому и жанры представленных произведений так же нетрадиционны и редки в литературе. Не до сказок многим. Тем более - пишущим.
Чтобы не скучно было читателю любого возраста, на выбор каждому, постарался включить в сборник небылицы - от простых и коротких сказок про животных (а в народных они всегда подразумевают людские страсти) до больших легенд и сказаний героических - так, как они и эволюционировали в народе исторически. В случае со мной, наверное, это произошло подобным же образом. Допускаю, что среди представленных произведений есть небольшая толика непроизвольно навеянных фольклорных мотивов, ведь "музыку создает народ"... И все на суд читателя.
Как бы там ни было, прошу любить и жаловать.

К оглавлениюлению | В начало рассказа | Следующий