версия для печати

(рассказ)

Я выдаю себя как есть, за работягу. Что прилетел на днях в отпуск длинный, с трассы на родину. Чувствую, попал, куда ожидал, смелею. Бросаю несколько банальных фраз, рисуясь устало-нехотя.
Кончаем кривлянье в тесной толпе, еле протискиваемся к чечену, извлекаю свеженький. с хрустом, четвертак, Небрежно помахиваю. Естественно, такой жест замечается. Рука и жест многообещающи. Заказываю коктейли, сдачу не беру, мол, еще, возможно, подойдем. Заискивающе кивает, молча бросает купюру в ящик, до кучи, ловкими, автоматическими движениями мускулистых ручищ подает нам свое произведение, улыбается пресно. Невольно успеваю подумать: такими бы руками да жонглировать стаканами. Свое открытие довожу до спутницы. Восторженными глазками она постреливает в мишень из моего портрета, от любой глупости хохочет.
Сегодня ей смешно.
А я стараюсь угодить ей в этом. Держу марку.
Посасываем коктейли. Сам травлю и травлю. Про суровость некрытой всем ветрам тундры, про пауков и мошкару, про топи глухих болот, про сорок плюс сорок, когда сорок вниз от нуля и сорок метров в секунду, и про сухой закон на градусные сорок. И байки еще более оживляют юную подругу. Вдобавок одариваю несколькими свежими анекдотами про аборигенов, о том, как "самолетка прилетеля, зелезнай птиса-вертолетка был, гиология спустился... экспетисий называеся..," Конечно же, она таких не слышала, безудержно хохочет.
На нас обращают внимание, с некоторыми она приветствуется всплеском ручонки, тоже малюсенькими девочками, как и она.
Вот включается другой ритм, тот, который мне противен, под который с грустью в соломинку не потянешь, но он но нраву юным - им не усидеть. Мою девочку увлекают также, она тянет за собой меня. И начинаю свое медвежье топтанье. Главное, попадать в такт - качаньем кочанной башки, шарканьем лап - и уже молоток. Слов мало, они запоминаются, хоть и не знаем языка ноющей из-за моря. И молодость лихо колотит об пол. Сапожками, туфельками, кроссовками, в основном чужими, ненашенскими. Импорт на импорте. А мы лишь кренделя умеем выписывать. Вот одна наимпортованная пошла навстречь мне, я откликаюсь. Мы в круге. Я выпендриваюсь еще круче. Толпа рокочет, хлопает, ведь у меня неплохо получается. Да, когда-то мы тоже были юны, у нас тоже были ритмы. И не стоит труда переключиться на нынешние. Наш круг пошел по кругу, меняемся местами, моя напарница снова со мной, кладет свои ладоши в мои, и я выписываю ими полукруги; влево-вправо-влево, вправо-влево-вправо. И все в такт, в жилу. Отталкиваемся друг от друга, притягиваемся, прижимаемся. Кружим на месте, вокруг себя. Толпа прихлопывает, притопывает иные в экстазе визжат, свистят. Левой-правой. Идут на нас, отступают. Расходимся и мы. Я принят ими, ее вкус одобрен - нечасто встречаются такие верткие свойские старички, модные и современные, хотя мне всего-то за тридцать. Это нынче становится модным - быть старшим только по возрасту. Эти нынче не ждут совета, не хотят признать опыта жизни - до всего доходят своим умом. А ты вникай в их сердца, в их страстность. Живи себе и все. И я живу.
Словно вникая в мои мысли, внезапно обрывается надоевшая песня. Диск-жокей наконец-то объявляет медленный танец. Моя девочка уводит меня подальше от танцующего круга, се руки обвивают мою шею. Сложные отношения упрощены до примитивизма. А может, я чего-то пропустил там, в тундре. Вот она, которая с сегодня так близка, о чем ты недавно лишь мечтал, дышит тебе в шею, Теплая и приятная дрема в голове и поступках. Блажен, кто испытал эти мгновения принимай, радуйся удаче, благодари жизнь, что ты просто есть в ней.
И я шепчу и шепчу, все нежней и нежней, а слова сами приходят и льются. Про нежный запах ее волос, про сочные губки и небесные глаза, про веснушчатый носик. Что она, словно рябина северная - яркая я броская в безликой массе. О том, как бывает мужикам одиноко там, в Заполярье, без этой музыки, без женщин, что судьба распорядилась жестоко, влюбив в одну недотрогу, которую не могу отсюда выволочь на север, и как же сегодня легко с ней, что вообще здесь, па Большой земле, почти райская обитель. Тут же извиняюсь, накатило, мол хочется забыться, согласна ли ока пойти ко мне в гости, покажу ей диковинные рога-вешалки, поцелуется с хозяином тайги. Купил у ненца за бутылку, в духе времени, по блату провез в самолете. Верит, изумляется.
Я снова волоку ее к бару, только уже без скромных церемоний. Прошу повторить мок заказ. Узнают, запомнили жест. Наливают живительный напиток в стаканы. Другой посуды советские завсегдатаи ресторанов, баров, наверное, не заслуживают.
Бармен с таким пресным лицом предлагает сдачу, что невольно отказываюсь. Нынче это нравится всем. Не берущему также - жест великодушной щедрости, свой парень в доску, простой, богатый.
Потом по знакомству у незнакомого мне бармена покупаю бутылку шампанского за тройную цену, на зависть многим, потому что нет его в помине нигде, потому что захотела она, а я вошел в азарт, держу марку, И мы покидаем ненавистный мне бар, шедший нас. Самого же так и подмывает начать погромы у этих прихлебателей. Но сегодня я безразличный портрет свой. Да еще позирую. До последнего. Благодарю за вечер швейцара, выклянчившего свою доли за вход, он приглашает и назавтра. Это деньги вас делают людьми в этом давлении. Я благодарен, ибо где и с кем бы коротал сегодняшний вечер.
Едва отойдя из этих мест, начинаю атаку на поцелуй. Она подставляет щечку. Любуемся звездами. Естественно, я переключась на них. Единственное, наверное, о чем можно говорить в этот вечер, не обманывая себя и других, от чистого сердца. О звездах модно говорить со времен райских садов. Я рассказываю ей о своей звезде, талисмане звездном - Венере, что давно молюсь на нее, потому что люблю недотрогу Венерку Шарипову, девочку из параллельного класса. И она меня вроде, но мешает нам мое ветрогонство, позерство, незнание своего места в жизни. И судьба разлучила нас. Я уехал, надеясь вызвать сочувствие, увы...
Ей же в ответ сказать почти нечего, живет одним днем. Никто не влюблялся в нее и ни в кого - она. У тебя, говорит, хоть тундра есть - беспредельная, неописуемая и нескончаемая тема. И будто ей нескучно со мной. Я слушаю ее сочувственно. На улице она раскрылась по-иному, юность что ли проступила, наивность. И тоска неустроенной, блуждающей души. Помочь бы чем, но почему я? Не могу повернуть, не поймет, сам не владею собой, какие мысли одолевают. Другой поступок был бы неестествен. По крайней мере так казалось.
"Есть у любви и святый дух, когда хранится тайна двух".
И снова пьем по-северному, закусывая клюквой с сахаром. Она кормит меня с ложечки, подаст и поцелует. С бокалами шампанского в обнимку шествуем по холостяцкой квартире. Знакомлю ее с моим "земляком" - медвежьей шкурой с головой, она целует его в нос. Сидя па шкуре, пьем на брудершафт, долго целуемся, глядимся в глаза друг друга. Потянувшись назад, дергаю шнур торшера, и летит кофточка на рога оленьи
Понял по задрожавшему голосу.
Попросила закурить. Что за прихоти вдруг. Раскрываю пасть "земляка", жестом фокусника небрежно извлекаю заранее заготовленную пачку "Мальборо". Эффект удался, от удивления по-детски ойкнула.
Но курить вдруг раздумала. Понял, напала па нее говорливость. Думаю, начнет с конца - живут па зарплату, а жизнь дорожает, Уже готов вскочить и шлепнуть пачкой по грудям. Но о чем она? Она пытает, не помню ли я свой последний школьный звонок. Погоди, толкнуло что-то в под сознанье, мы учились в одной школе? Да, подтверждает, не помню ли я ее? Какой там! Даже однокашников почти всех позабыл еще бы какую-то пичужку знать. Не пичужка, отрицает, а та самая девочка, которой предоставлено было право бить в колокольчик на ваш выпуск. Что-то смутно прорисовывается. "Как же" - говорю, - я сам нес на плече девочку, бившую в колокол школьный, не хочешь ли сказать, что это была ты?" "Я? Я? Я!"
Вот те раз. Неужели такое бывает? Пока ты скитался по северам, здесь подрастали пичужки, которых ты замечать-то не желал косца-то.
Вдруг между нами вознеслась стена неудобства. Положение, скажу. Не для того я нырнул в вечерний бар, чтобы оттуда принести золотую рыбку. Не тот раз водоем.
Моя подружка рассказывает мне душещипательную историю, как она будучи еще той самой пичужкой влюбилась в меня - высокого и стройного, смелого и драчливого. Таким видела и после, в редкие моменты моего появления наездами - белого после
снегов и бронзового после отдыха на морях - подкатывал на такси я вновь надолго куда-то исчезал. А она тихо лила слезы в ладошку, незамечаемая мной. И вот теперь, когда она мной покорена, могу и вышвырнуть ее, как последнюю девку. Но от этого любовь ее не увянет, потому что достаточно изучила, ведь я лишь рисовался и она воспользовалась - что ей оставалось, если столько лет не замечал. Видно, такая у нее доля, надеяться и облизываться, а вечерами плакать. Среди сверстников любви не нашла - я заслонил.
"Послушай, - задумался я, - ты сам всю жизнь бесплодно преследуешь заоблачную, недоступную Венеру свою, в то время, когда так же безнадежно искали встречи с тобой. Она тебя, а ты другую, которая, в свою очередь, своего. Мы все, идущие друг за другом. Может, настала пора кому-то обернуться? Я хлопнул себя по лбу: если она все эти годы безответно любила меня, а сегодня безрассудно доверилась, не наступил ли час объяснения? "Поступаем так, - говорю, - остаешься здесь, это твой дом. Но я должен попрощаться с той далекой звездой, которая столько все отдалялась от меня. Не обижайся, - успокаиваю, - я плохо думал о тебе. Сейчас заканчивается ночная смена моей Венеры. Когда бы и где бы не подумал я всегда знаю ее смену. Я встречу ее у проходной. На этот раз последнее слово за мной. Ты же все это время будь здесь хозяйкой и жди меня".

К оглавлениюлению | В начало рассказа | Следующий