ХАЙВАН
(рассказ)

Мне уже сейчас одиноко, когда я только собираюсь уйти...
Э. Хемингуэй

Сказал бы кто Марсу, что в голове сплошной туман, он бы ему позавидовал. А у него она будто чугунная - вдарь и расколется на куски, и рассыплется. И гремит, как в казане. Уверен, что все это во сне, а очнуться пет никакой мочи. Будто нырнул в воде под ведро, как бывало, а ребята колошматят камнями. И шумит, и гудит... Вот кончается воздух, уже в жар бросает, надо бы вынырнуть, но присосалось ведро, как в плечи вросло. И гремит, хоть оглохни. Хочет сбросить душителя, ведь больно: "Ата-а-а!" - кричит. Отдается: "Бабах, бак, трах-х-х."
Чем-то острым больно ударило в висок...
Ах... Это свет бьет в открытые глаза...
Живой, значит. Вроде кто-то тормошит: "Пап, Папа!".
- А? Что? Кто? Кто это? Что такое? Где я?
- Да папа, папа, проснись, это мы прилетели!..
- Сын, ты... откуда...
- Да мы прилетели вот, проснись же, вставай, почему не встретил нас?
Начинает соображать:
- А, вы приехали, родные мои, а где мама?
- Она в зале... Плачет. Идем, вставай давай, вещи занесем.
Хочет приподняться, но неведомая сила вновь тянет вниз, ныряет в подушку...
- Погоди. Дай глотнуть чего, умираю...
- Ты чего, больной, пап?
- Не...
- Тогда как ты можешь спать, должен был встретить нас... Мама плачет. И тетя какая-то у нас...
Словно укололи под лопатку, еле приоткрывает глаза, веки тяжелые, как гири. Долго ворошит в памяти - утро или вечер это. Не мог же свалиться с утра, чтобы был вечер... Боже мой, уже светло. Утро, значит. Они могли только ночным дополнительным рейсом...
Садится. Голова грузная и ватная одновременно. Но что-то там начинает сверяться. И то неплохо для начала Итак, помню телеграмму: "Вылетаем Тюмень прямой открытой датой встреча в Надыме дополнительные". Она была засунута в дверную щель Достал... да поздно ночью. Нет, погоди, мне ее вручили... Да мелькают перед глазами руки... Точно телеграмму всунули чужие руки, помнится, женские... Так-так... Приволокся на чьих-то плечах. Помнится, долго гадал, не поехать ли встречать... Засомневался, навряд ли в такое время смогут нынче же попасть на рейс...
Чудес таких не бывало давно. Да нет... забрать могут ведь пьяного...
Главный вывод есть. Домой пришел не один... Прескверное начало...
Надо бы встать. Сейчас спасенье только в движении.
Лежачего может доконать, Никогда так не болел...
Ничего, вроде получилось. Теперь бы только удержаться. Сколько же припал, черт тя в глотку...
Светло, а побрел, как впотьмах. Качает из стороны в сторону, пришлось раскрыть руки, чтобы нечаянно не раздробить череп о стену.
Подставляет свою чугунную под холодную струю. Вот. Вот где спасение так бы уснуть, проспаться...
Зачем встал-то хоть? Поднимешь башку, гул сплошной.
Ах да, сын же приехал. Мама, говорит, пла... Почему? А нука...
Выволакивается в зал. Хм, действительно, две сгорбленные фигуры вжались в кресла. В одной из них признал свою половину...
Шайтан алгыры, кто же другая?..
В голове вес тот же шум. Роется в памяти. Тщетно. Пропащее дело, выходит, старик, чтоб отвалиться башке. Значит, финита ля комедь?.. Ясно. как божий день... Раз так... Идет к кухне, там его спасение.
Так и есть, оставлено. Выливает в кружку. Краем глаза замечает, чья-то тень выскальзывает в коридор. И все на свете стало... Плевать, все позади. Опрокидывает кружку в глотку, запивает рассолом... И в глаза наплыла пелена. В голове поплыло, провались земля, Марсу все равно, поплелся обратно.
И снова понесло по реке, Теперь на плоту. Плывет и плывет, опрокинутый к тучам быстрокрылым, между водой и небом, между плотом я тучами. Хорошо... Туман...
Затем, некоторое время спустя, все меняется. И декорация и действие...
И мечешься, и маешься уже не на плоту романтическом, а на мятой и мокрой простыне. И перед глазами вместо облачка какая-то свиная морда... Бррр. Начинается самое кошмарное. В череп ломятся тысяча чертей. Сердце колотит, как локомотив... А во рту... Тьфу... Руки-крюки, с чужого плеча, не поднимаются, повернуться и то нужен рычаг Архимеда. Ни спать, ни встать не можешь и мечешься между явью и сном, ни живой, ни мертвый. Как куча мусора, ей-богу...
Не помнит, сколько провалялся, когда и как засылал? Да спал ли ? Но пришло время, надо что-то делать. А что?
Еле встал. Одеваться, оказывается, нет надобности. Так и спал, выходит, в одежде. Это уже полдела, почитай.
Там, помнится, осталось на донышке...
Снова плетется в кухню. Прямо с горла высасывает донное. Все, больше будет, не надейся. Конец света, ничего нет. А что дальше?
Первым делом на улицу, на воздух, на свободу, на волю. За действом будет идея.
Заворочался сын в своей постели.
А в голове все еще буянит. Надеется, ненадолго? Теперь, может не кончится, сердце чуть отпустило.
Идет к сыну. Он свернулся калачиком. Укрывает, целует в щечку. Может, прощальное... После же ругает себя, и на это появилась способность, с каким запахом... Прощается. Прости, дорогой. Кто-то должен быть свиньей, может, хорошо, что это я...
Свежий воздух ударил в голову, как новый глоток вина. Вновь, заволокло в голове. Но деваться некуда. И направляется, сам не зная куда. Так, без всякой цели, лишь бы подальше.
Не на шутку разыгралось солнце, невозможно раскрыть глаза. Конец августа, последнее северное тепло. И сыну на днях в школу, эх...
Выходит на перекресток и, вспомнив, какая, наверное, у него харя препротивная с похмелья, опухшая, сам же испугался. Искал встречи с кем-нибудь, а понял, надо убегать... Но опять-таки, куда, к кому"?..
Поворачивает назад... Видит, наискосок, через дорогу, на четвертом знакомом этаже раскрыты балконные створки... Значит, Карманов дома, приехал-таки трассовик на день газовика в отгулы, как говорил... Надо к нему, холостяку, может, подскажет что, в крайнем случае можно первое время пожить и у него, сам он постоянно пропадает на Ямбурге, а квартира часто пустует.
Еле поднимается на его этаж. В коленях дрожь, до чего напился! Звонит, головой прислоняется к дверям, как упертый бык, откроет - прямо в руки его рухнет. И взрыдает - вытащи, тону... Долго ни звука, ни шороха. Притворяется. Марс знает: уединился с женщиной... Ничего, перетерпят. Снова повис на кнопке звонка. Но слышит, как отворяется дверь сзади, Обернулся, а там сосед Карманова, Артем... Свежевыбритый симпатяга. Улыбается, все понял отец-одиночка:
- Заходи, - говорит, - он здесь.
- Хах, дорогой ты мой человек! - расплывается сзади борода-Карманов. - Проходи, я вот тоже похмелиться прискакал... Вчера прилетел. Ну и загудел, как полагается, со скуки, свит грязь найдет, ха-ха, сам знаешь...
- Игорь Демьяныч, - еле ворочает Марс пухлым языком, - извини, не чую башку, ей-богу неудобно па халяву, гастроном, знаешь когда...
- Чую, чую, где ночую, но не знаю, где я сплю, ха-ха! Не урони честь свою, сын мой, - начинает обычные свои куплеты припевки балагурные Карманов и сгребает Марса в охапку. Долго тискает, мнет, трясет как копилку, лишь затем ведет в кухню к Артему. Тут же без церемоний наполняет фужер до края коньяком.
- На, держись, сын мой, у Демьяныча, ты знаешь, нет ничего, кроме друзей, значит не жалко ничего. Ну, рассказывай что нового, как там твой Ахмет-Архимед наследник? Все нормаль? А я, сын мой, завершаю свою взлетную полосу, саму спорную, всем пессимистам назло. "От Карского моря до Черного моря полечу напрямик, пересадок не будет!" Ха-ха? Давай, не робей!
Марс вталкивает в глотку густой коньяк. Карманов хохочет и сует пиалу:
- Запей шулюмом, черт с ним, с коньяком, ничего другого не нашел, ночью у черных купил, и на том спасибо, иначе пришлось бы самогонку искать... Расскажи, как тут жизнь на шестьдесят пятой параллели?
- Горит, Демьяныч, все тлей, к чертям свинячьим, я к тебе горем...
- Стреляй, тут все свои.
- Я не у тебя лил вчера?
- Хах! Узнаю в тебе себя, молодого! Молоток! Извини, но и сам вчера, так сказать, азимут...
- Слушай, - обращается Марс к Артему, как всегда слушающему друзей без признаков присутствия, - у тебя должен быть топорик.
- Возьми гитару. Марс, - вместо ответа просит он, - спой нам с Демьянычем что-нибудь про Север из своего репертуара. Недавно слышал по Салехардскому радио, обалдел... И давно не видел тебя, сатану. Приходишь, когда только борода дома...
Встревает Карманов:
- Никаких! - и закартавил: - "Коль в руки взяли вы топор - рубить дрова! Но с этих пор забудь про шею человека..." В самом деле что-то случилось, сын мой? Ты, я вижу, не на шутку возбужден...
- За... вениками бы надо... За пьянками сезон проворонил...
- Какие веники?! Сейчас мы зайдем в одно место... Не для того я с трассы прискакал, чтобы с топором тебя в лес нарядить...
- Извини, Артем, благодарю, я пойду. В другой ра,1, Демьяныч, мне надо проветриться, спасибо...
Марс немного оклемался, в голове вроде все улеглось по своим сусекам, стал прощаться и уходить. Но в тамбуре нагнал Демьяныч, повернул к себе и стал допытываться:
- Что-нибудь серьезное?
- Мы с женой сочинили драму, - попытался отшутиться Марс.
- Все ясно, что ничего не ясно. Вот что, старик, никаких дров-топоров, понял меня? Веревок тоже. Мы еще должники Севера, значит, не из слабонервных. И не комедии приехали играть. Будь мужчиной, ступай домой, проспись и повинись. У женщин, поверь убежденному холостяку со стажем, инстинкты бегут впереди разума, но сердца у них героические, понятливые. Иначе бы не принаняла на себя холод Северов и не обогревала тебя. Жены северян - почтя наследницы декабристок! Понял? Все образумится. Они умеют прощать. Ты мне обещаешь?..
Чтобы не мучили, чего не наобещаешь. И Марс дал слово, какого домогался Карманов. А вдогонку снова летели его обычные:
- Не вешай носа, и хвост пистолетом! "Вперед и ввысь, по лестнице, бегущей вниз". Опомнись, старик!..
Совсем отбил охоту еще кому-либо попадаться на глаза. Как больная собака ищет укромный утолок, так и человек порой не находит себе места среди людей, удаляется в себя...
Слепо повернул домой. Но заходить не стал. Там теперь Марсу тоже нет места. Долго и бесцельно роется в холодном пристрое балка. Наконец натыкается на охотничий топорик, который использовал для рубки мяса. Машинально извлек вещмешок.
Только выходить, появляется тень-тенью его бывшая до сего дня супруга. В запавших глазах боль и гнев. Как же надо любить, чтобы так быстро слинять от пережитого. Сникшая вся. Красная от слез.
- Ты о чем думал? Доконать решил? На, убей, не мучай, - стала лихорадочно шарить вокруг. Ничего подходящего не найдя, сняла с ноги босоножку и давай колотить Марса шпилькой. - Добей меня, умереть хочу, хайван!.. Ы-ы... - заплакала навзрыд, видимо долго держалась.
Отворяется дверь. Стоит сын в немом отчаянии, чуть не трясется. "Что в нем творится, боже мой, - подумал Марс. - Это конец всему..."
Отталкивает жену. Она уже исступленно лезет напролом, бессознательно, Марс отпихивается, она где попадет, где воздух молотит, еще пуще разъяряется.
- Уймись, ребенок смотрит, - как можно хладнокровнее выдавливает Марс. - Уйду, мешаться не буду не нужно убиваться, давно ведь живем по привычке.
От этих слов она плюхнулась на пол, заскулила, как побитая собачка, ерзает, рвет на груди платье, так что невольно стало и жаль. Но поздно уже.
Хлопнул дверью. Прислонился к перилам крылечка, раздумывая, что делать, как быть, идти - не идти. Открывается дверь и выбрасывается оттуда что-то белое прямо Марсу в лицо.
- Вот, забирай свое наследие, свинья бессердечная. Хоть бы следы свои догадалась...
Как затравленный комкает и запихивает в рюкзак:
- Дура, - кричит Марс, скорее защищаясь, и скатывается вниз...

Толпа грибников возвращается со стороны сопок, а он только идет, как ненормальный. Догоняют машины, идущие на карьер, сопкам, притормаживают, приглашая подбросить. Где же такие водители встречаются?.. Но Марс бредет, ею обращая внимания боясь поднять голову. С какой такой радости?..
У входа в лес присел у обочины на валявшийся автомобильный скат. В смурной голове снова начинает гудеть; давит в висках, сказывается похмелье у Карманова теперь кончается действие коньяка. Отрешенно уставился в светлую протоку.
В тот раз он не придал значения укорам жены, ставшим обычными в последнее время. Стоило отлучиться куда-либо в командировку - то газ кончится, то воду отключат, или останется! без денег. Причина всегда найдется. И, как всегда в таких случаях, во всех напастях она винила его. Вот опять оказалось, сын загрипповал. Естественно, как и все мужья, он защищался, нападая сам. Лишь у тебя муж непутевый, если не устраиваю, можешь быть свободна. Сколько может такое продолжаться? Так далее, в том же духе. Она в истерику. "Я только причину искать, а ты уже выводы успела. Шлепнулась у стола, где только что убирала посуду. "Нашел крайнюю - уходи, только для себя живешь. На работе неладно - виновны окружающие. Хоть бы зарабатывал, как мужик; приложение к ордеру". Ерзает по полу, ревмя ревя. И Марс не может уняться. Она - того дальше. Докричалась - соседи за стеной затарабанили, Марс махнул на все и углубился в телевизор. Подумаешь, беда - приболел ребенок. Для чего шуметь...
Время показало: материнское сердце не зря болело.

Страсти улеглись. Наутро отец отвел сына в садик. Вечером задержался на работе чуть дольше обычного. Оказалось, пришел забирать позже всех. Сын сидел в углу на корточках. Няня доложила, что ничего не ел, рвало. Марс буркнул, что отравили. Дома же решили назавтра оставить и вызвать врача. Благо, был в запасе отгул. Педиатр выписала обычные в таких случаях микстуры, лекарства, витамины. Наказала поить рисовым отваром, молоком, можно грызть сухарики. Днем у малыша поднялось настроение. Почитали сказки. В свое время не пропустили мультики. Через день он перестал спать. Все вставал пить. Участковая никак не может определить причину. Оправдалась, что такие симптомы бывают при многих болезнях. Как-то мимоходом сын сказал, что голова болит. Марс не придал значения. А врачу тем более не догадался сообщить о таком вроде пустяке. Так прошли еще сутки. К концу недели врач догадалась засомневаться, выписала лекарства другого назначения и настрого предупредила, что если будут продолжаться те же беспокойства - в понедельник привезти в стационар. Усталый малыш после лекарства немного поспал. Упали духом и родители неопытные. В ночь он опять не спал. Все вставал пить, осунулся. Стали дежурить. Не смыкает глаз маленький, жалуется на боль в голове. Усталая мать положила дитя рядом с отцом. Ни чая, ни молока сын уже не признавал, желал только воды и пил, и пил. Марс долго боролся со сном. Засыпая, ругал себя, права мама наша. Сквозь сон помнит последние слова сына: "Вам хорошо, можете спать, а я хочу и не могу..."
Вдруг истерический вопль жены... Свесившееся к полу тело сына... Прозрачная слизь изо рта и носа... Хлюп... Все как в кошмарном сне. Никакого другого шума, как только она учуяла?.. "Убил!" - кричит, мечется. Опомнилась и побежала по соседям... Марс обнял обмякшее и бесчувственное тело сына. И баюкает... Сердца не слышно. Треплет по щеке, тщетно. Глаза уж закатились, а сам будто из теста. И заплакал он над телом умирающего на руках родного человека. На клич прибежали соседи. Соседка приказала живо мчаться за "скорой"...
На переговорном и ночью люди. И сразу поняли серьезность ситуации, уступили городской автомат. В "скорой" стоило сказать о пониженной температуре, записали адрес и велели встречать. Вот тут и осел Марс с телефонной трубкой в руке.
Возле дома встречает сосед, сообщает, что уже увезли на попутной...
Когда он подошел к дверям реанимационного отделения, супруга, вся сжатая в кулак, металась взад-вперед по коридору, не находя себе места. Взглянула на мужа, снова заходила, кусая руку. Потом вдруг взвизгнула и, задрожав, отпрянула в сторону, опомнилась и бросилась в объятия Марса. Он услышал дикий вопль сына. Делали пункцию...
Через час-два разрешили войти. Врач показал на родителей и спросил у малыша, не знает ли он, кто к нему пришел Мать упала к его ногам и зарыдала. Марс взял сынишку за руку, а он сообщил, что видел страшный сон, заблудился в катакомбах...
Две недели малыш лежал не вставая, под капельницей.
А когда через два месяца его вывели домой, врачи всего отделения вышли провожать. Лечащий предупредил, чтобы при любом подобном симптоме, бежали за ним, днем ли, ночью ли. Редкая на земле, а в этом городе вообще первая, эта болезнь может проснуться в любой миг... Беречь, беречь и беречь. От всего; холода, ударов, перегрузок, нервных потрясений. Вот когда он впервые оценил жену. И зажили намного дружней. Про себя, когда изредка поругивала, привык повторять успокоительное: ругай, ругай, жена типа мать, так мне и надо, и смеялся про себя...
Вся их совместная жизнь протекла вмиг перед глазами. И в последующем, до сего числа не нашел ничего такого, что бы могло назвать на разлуку... У Марса много друзей" но в отличие от многих его после работы всегда влекло домой. А к плохой хозяйке и жене никто стремглав не мчится. Не без того, и после той беды случались ссоры, ссоры. Но понял Марс, милые бранятся - только тешатся, а пойле и любится сильнее. Был грешок, манила свободная жизнь, считал, как некоторые холостяки: в наш век семья обуза. Но вот же получил повод, решайся. Однако не радует возможная и близкая эта перспектива... Думал, думал, выходило, что нет у него в жизни человека ближе жены, сына. Как сгладить, чем искупить вину? Что советует в подобной ситуации опыт человечества? Ничего не нашел в буйной голове. И не с такой искать опору...
Вспомнил о рюкзаке. Извлек содержимое. Да...
Отшвырнул в сердцах в воду простыню...
Сидит и думает, сам не знает о чем. Да обо всем - и ни о чем. Голова набита пустотой.
Встает, омывает лицо в холодной тундровой протоке. Так и не придя а себя, оказался на зеленом островке с шестью подружками-березками, здесь мимо и не пройдешь. Каждый год за вениками он приходит сюда, поэтому, видно, на знакомую тропу ступил интуитивно, хотя давно не видел дороги, Куда придет на будущий год. Да и будет ли такая нужда?..
Вокруг шести огромных для тундры берез хороводили множество тонкоствольных. Кое у которых макушки уже золотились осенью. Прогулял пору, довольствуйся тем, что досталось...
Пригнет ветку, ломает, бросает...
Собрав в кучу, притащил к знакомому пню, сел и стал подгонять под банные. На Севере веники готовят все, но делают вдвое меньших размеров, чем на Большой земле и очень дорожат ими. Ни мужик ты, если придешь париться, зарясь на чужой веник. Мог и Марс. Сложит пучок, обрубит комель и пакует в рюкзак. И штабелюет, чтобы больше вместилось. Вернется домой, останется завязать и повесить на просушку... Подумал об этом и усмехнулся: для кого? Не поволокет же за собой, как наследие, если разойдутся. Но привычное дело само ладится. А думы душу терзают: "Как, как быть-то? Волком выть или не быть, вот в чем вопрос". Такая тоска подкралась, так одиноко стало, хоть утопись.
Сын большой уже. Разрыв родителей только обнажит рану сильной души. Каким же отцом будешь потом в его глазах? Кем вырастет он?..
Снова не помнит, как вышел на дорогу, как оказался у той протоки. Снова присел па скат. Сам себе чужой.
Простыня утонула вся, кое-где уже успела покрыться тиной. Своя жизнь и под водой. Через месяц и следа не сыщешь. Вот так бы и с людскими промахами... Тут как ток пробежал по нервам. Холодный пот догадки окатил до мокроты. "Погоди, - размышляет, - я же поднялся, не одевался... Так-так... И та, открыла дверь им, тоже не шарахалась, соскочила одетая... Это же... Это же меж ними ничего... Стоп!.. Это открытие! Так, я был не один, точно. Меня приволокли. Помнится грубая мужская рука, жесткая, цепкая, басовитый сип... И женские смешки... И музыка. Чего-чего, а музыки у меня много... Помнится, были танцы, правда, уже в тумане. И я ухожу... проваливаюсь... А они... Так и есть... Нашли притон. Где же они подцепили меня? Как получилось, что я пригласил? Ох, бедовая голова. Вот она, твоя северная коммуникабельность". Говорила, часто укоряла тебя половина, что когда-нибудь погоришь, если будешь безразборно заводить знакомства... Друзья обретаются, не приобретаются... Тем более на пьяную голову.
"Надо сегодня же, нет, сейчас же найти ту, как бы сказал Карманов, мочалку и хорошенько расспросить, допытаться, дознаться. Пусть это и унизительно, но переможется. Я же был невменяем. И какой из меня в таком разе прости-пома... Вот простофиля!.. На тебе чуть ли не облегчились, а ты проспал все..."
Такое прозрение наступило у Марса, будто тонул и чудом спасся. Жизнь снова засветилась, возвернулась, можно сказать. Она поймет. Прав Карманов, поймет и простит, даже если виновен, лишь бы смог повиниться. А женская догадка, сказано, даст большой тонкостью и чуткостью. Скольких близких вытаскивали из болот жизненных. А его уже доказала свое чутье...
"Какой же я хайван, действительно, никак не умею без семьи. Вот и результат", - подумал Марс.
Стукнул себя по лбу. Встал и побрел. Куда там, ноги не пошли! Помчали! Прав друг Карманов, надо карабкаться вверх, и катит тебя вниз. Домой! Да я в баню не грех. Освежиться, очиститься, все семья приехала, надо начинать жизнь.
"Что верно, то верно, муж без жены, что нестреножен конь. Я только без семьи выбываю из колеи, - утверждал свою мысль Марс. - А моя жена - мой поводырь". Марс имеет зацепку. Отныне у него засветилась надежда. Теперь он оживет. Рядом с такой женой грех пропадать. Только она свяжет его семью. Абез семьи он не может.
Без семьи - какая жизнь...